Неточные совпадения
Ранним утром выступил он в поход и дал делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило в половине сентября). Солнце
играло на касках и ружьях солдат; крыши домов и
улицы были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из окон каждого дома виднелось веселое пламя.
Но солдатики в трубы трубили, песни пели, носками сапогов
играли, пыль столбом
на улицах поднимали и всё проходили, всё проходили.
Дни мчались: в воздухе нагретом
Уж разрешалася зима;
И он не сделался поэтом,
Не умер, не сошел с ума.
Весна живит его: впервые
Свои покои запертые,
Где зимовал он, как сурок,
Двойные окна, камелек
Он ясным утром оставляет,
Несется вдоль Невы в санях.
На синих, иссеченных льдах
Играет солнце; грязно тает
На улицах разрытый снег.
Куда по нем свой быстрый бег...
Самгин тоже простился и быстро вышел, в расчете, что с этим парнем безопаснее идти.
На улице в темноте
играл ветер, и, подгоняемый его толчками, Самгин быстро догнал Судакова, — тот шел не торопясь, спрятав одну руку за пазуху, а другую в карман брюк, шел быстро и пытался свистеть, но свистел плохо, — должно быть, мешала разбитая губа.
В чистеньком городке,
на тихой, широкой
улице с красивым бульваром посредине, против ресторана,
на веранде которого, среди цветов,
играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где
на широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
За чаем выпили коньяку, потом дьякон и Макаров сели
играть в шашки, а Лютов забегал по комнате, передергивая плечами, не находя себе места; подбегал к окнам, осторожно выглядывал
на улицу и бормотал...
Как-то поздним вечером Люба, взволнованно вбежав с
улицы на двор, где шумно
играли дети, остановилась и, высоко подняв руку, крикнула в небо...
В шесть часов вечера все народонаселение высыпает
на улицу, по взморью, по бульвару. Появляются пешие, верховые офицеры, негоцианты, дамы.
На лугу, близ дома губернатора,
играет музыка. Недалеко оттуда,
на горе, в каменном доме, живет генерал, командующий здешним отрядом, и тут же близко помещается в здании, вроде монастыря, итальянский епископ с несколькими монахами.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею
играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите время. Ах да, я третьего дня, кажется, встретила вас
на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
— О, ты мне не надоел, — молвила она, усмехнувшись. — Я тебя люблю, чернобровый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими — у меня как будто
на душе усмехается: и весело и хорошо ей; что приветливо моргаешь ты черным усом своим; что ты идешь по
улице, поешь и
играешь на бандуре, и любо слушать тебя.
Было приятно слушать добрые слова, глядя, как
играет в печи красный и золотой огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем
на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба. Ветер стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан,
на улице взвизгивают полозья саней, голубой дым вьется из труб дома, легкие тени скользят по снегу, тоже что-то рассказывая.
Много детей, все
на улице и
играют в солдаты или в лошадки и возятся с сытыми собаками, которым хочется спать.
— Как же, помним тебя, соколик, — шамкали старики. — Тоже, поди, наш самосадский. Еще когда ползунком был, так
на улице с нашими ребятами
играл, а потом в учебу ушел. Конечно, кому до чего господь разум откроет… Мать-то пытала реветь да убиваться, как по покойнике отчитывала, а вот
на старости господь привел старухе радость.
Они
сыграли. Павел проиграл и тотчас же повел Салова к Яру. Когда они, после вкусных блюд и выпитой бутылки хорошего вина, вышли
на улицу, то Салов, положив Павлу руку
на плечо, проговорил...
А у соседнего домика смех и визг.
На самой
улице девочки
играют в горелки, несутся взапуски, ловят друг друга.
На крыльце сидят мужчина и женщина, должно быть, отец и мать семейства.
Я к нему с утешением, а он мне
на это: «Пошел вон!» Иду, это, и вижу:
на улице мальчишки
играют.
Для гудевшего
на улице народа
на балконе господского дома
играла музыка, и ночной воздух при каждом хлопке взвивавшихся кверху огненными дугами ракет потрясался взрывами народного восторга.
Оставшись одна, она подошла к окну и встала перед ним, глядя
на улицу. За окном было холодно и мутно.
Играл ветер, сдувая снег с крыш маленьких сонных домов, бился о стены и что-то торопливо шептал, падал
на землю и гнал вдоль
улицы белые облака сухих снежинок…
Веселое солнце льет веселые лучи
на макадам 23
улиц и еще веселее смотрится и
играет в витринах ресторанов и магазинов.
— Что, брат,
на улице не посидел? али не весело девки
играют? — сказал один голос.
Уже вечереет. Солнце перед самым закатом вышло из-за серых туч, покрывающих небо, и вдруг багряным светом осветило лиловые тучи, зеленоватое море, покрытое кораблями и лодками, колыхаемое ровной широкой зыбью, и белые строения города, и народ, движущийся по
улицам. По воде разносятся звуки какого-то старинного вальса, который
играет полковая музыка
на бульваре, и звуки выстрелов с бастионов, которые странно вторят им.
После обеда Сусанна Николаевна прилегла
на постель и даже задремала было; но
на улице невдолге раздалась музыка, до такой степени стройная и согласная, что Сусанне Николаевне сквозь сон показалась какими-то райскими звуками; она встала и пошла к Егору Егорычу, чтобы узнать, где
играют.
Я быстро обежал кругом квартала, снова воротился под окно, но в доме уже не
играли, из форточки бурно вытекал
на улицу веселый шум, и это было так не похоже
на печальную музыку, точно я слышал ее во сне.
Реже других к ней приходил высокий, невеселый офицер, с разрубленным лбом и глубоко спрятанными глазами; он всегда приносил с собою скрипку и чудесно
играл, — так
играл, что под окнами останавливались прохожие,
на бревнах собирался народ со всей
улицы, даже мои хозяева — если они были дома — открывали окна и, слушая, хвалили музыканта. Не помню, чтобы они хвалили еще кого-нибудь, кроме соборного протодьякона, и знаю, что пирог с рыбьими жирами нравился им все-таки больше, чем музыка.
Евсеенко, перекинув гармонию
на грудь,
играет.
На гармонии множество ладов, звуки ее неотразимо тянут куда-то, со всей
улицы катятся ребятишки, падают к ногам гармониста и замирают в песке, восхищенные.
На улице весело кричали дети, далеко в поле
играл пастух, а в монастыре копали гряды и звонкий голос высоко вёл благодарную песнь...
«Молодой, красивый, — думал Матвей Савельев, закрыв глаза и притворяясь, будто уснул, — ему бы за девицами ухаживать,
на гармонии
играть, а он живёт монахом, деньги не тратит, сапожонки худые и даже праздничной одёжи нет, не покупает. Скучный какой-то, всех готов осудить. Живёт в углу. Плохие люди везде
на улицах шумят, а кто получше — в уголок прячется».
«Уж как бы хорошо-то было, — думала Пелагея Миневна. — Еще когда Алеша да Нюша ребятками маленькими были и
на улице играли постоянно вместе, так я еще тогда держала
на уме. И лучше бы не надо…»
Окрыленный, еду
на Московскую
улицу, в магазин купца Баренцева, содержателя, кроме того, лучшей гостиницы, где я часто
играл на бильярде.
Медведев(подходя к Бубнову). Правильно, участок у меня невелик… хоть хуже всякого большого… Сейчас, перед тем как с дежурства смениться, сапожника Алешку в часть отвез… Лег, понимаешь, среди
улицы,
играет на гармонии и орет: ничего не хочу, ничего не желаю! Лошади тут ездят и вообще — движение… могут раздавить колесами и прочее… Буйный парнишка… Ну, сейчас я его и… представил. Очень любит беспорядок…
Он взял зонтик и, сильно волнуясь, полетел
на крыльях любви.
На улице было жарко. У доктора, в громадном дворе, поросшем бурьяном и крапивой, десятка два мальчиков
играли в мяч. Все это были дети жильцов, мастеровых, живших в трех старых, неприглядных флигелях, которые доктор каждый год собирался ремонтировать и все откладывал. Раздавались звонкие, здоровые голоса. Далеко в стороне, около своего крыльца, стояла Юлия Сергеевна, заложив руки назад, и смотрела
на игру.
Из арки
улицы, как из трубы, светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и в своих плащах похожие
на огромных птиц, они идут
играя, окруженные толпою детей с фонарями
на высоких древках, десятки огней качаются в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли в его руках и в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
Его всё занимает: цветы, густыми ручьями текущие по доброй земле, ящерицы среди лиловатых камней, птицы в чеканной листве олив, в малахитовом кружеве виноградника, рыбы в темных садах
на дне моря и форестьеры
на узких, запутанных
улицах города: толстый немец, с расковырянным шпагою лицом, англичанин, всегда напоминающий актера, который привык
играть роль мизантропа, американец, которому упрямо, но безуспешно хочется быть похожим
на англичанина, и неподражаемый француз, шумный, как погремушка.
Евсей послушно отошёл к воротам… И вдруг,
на другой стороне
улицы, увидал Якова Зарубина. С тростью в руке, в новом пальто и в перчатках, Яков, сдвинув набок чёрный котелок, шёл по тротуару и улыбался,
играя глазами, точно уличная девица, уверенная в своей красоте…
Помню, как до шести лет этот мир заключался по преимуществу в стенах нашего деревенского дома, причем зимой мы сидели в комнатах почти безвыходно, а летом
играли в садике, а «
на улицу», которая у нас заменялась большою заводскою площадью, нас отпускали погулять только под строгим надзором няни, что уже составляло для нас личное оскорбление.
Восемь часов вечера. За сценой
на улице едва слышно
играют на гармонике. Нет огня. Входит Наталья Ивановна в капоте, со свечой; она идет и останавливается у двери, которая ведет в комнату Андрея.
Все это прекрасно видно с
улицы,
на которой
играют две собаки, но собаки не обращают
на это никакого внимания и продолжают вертеться
на мягком снежку.
Везде тихо-тихонько, только в полумраке
на синем льду озера катается
на коньках несколько прозябших мальчиков;
на улице играют и вертятся
на спинах две собаки; но Плау не спит и не скучает; в окошках его чистеньких красных домиков везде горят веселые огоньки и суетливо бегают мелкие тени; несколько теней чешутся перед маленькими гамбургскими зеркальцами; две тени шнуруют
на себе корсеты, одна даже пудрит себе шею.
За городом, против ворот бойни, стояла какая-то странная телега, накрытая чёрным сукном, запряжённая парой пёстрых лошадей, гроб поставили
на телегу и начали служить панихиду, а из
улицы, точно из трубы, доносился торжественный рёв меди, музыка
играла «Боже даря храни», звонили колокола трёх церквей и притекал пыльный, дымный рык...
Вся цивилизованная природа свидетельствует о скором пришествии вашем.
Улица ликует, дома терпимости прихорашиваются, половые и гарсоны в трактирах и ресторанах в ожидании млеют, даже стерляди в трактирных бассейнах — и те резвее
играют в воде, словно говорят: слава богу! кажется, скоро начнут есть и нас! По всей веселой Руси, от Мещанских до Кунавина включительно, раздается один клич: идет чумазый! Идет и
на вопрос: что есть истина? твердо и неукоснительно ответит: распивочно и навынос!
По временам, вечером, съезжались у нас окрестные или зимующие в городе помещики, и пока в зале, куда детей не пускали, до полуночи
играли в карты, приезжие кучера и форейторы разминались, стараясь согреться,
на улице или
на просторном дворе перед окошками.
— Представьте себе, — говорила старушка, высоко поднимая свои седые брови, — я член Красного Креста, раз захожу с кружкой к этому ужасному попу…
На крыльце меня встречает пьяный дьячок, вхожу в комнату, и представьте — этот Андроник сидит
на диване в одном жилете и
играет на гитаре. Мне сделалось дурно, и я плохо помню, как выбралась
на улицу… Согласитесь, что это ужасно, ужасно!!.
(Уходит к себе. Нил взволнованно расхаживает по комнате. Где-то
на улице, далеко,
играет шарманка.)
Нет, это было совсем не похоже
на ту марсельезу, которую скрепя сердце разрешил
играть градоначальник в неделю франко-русских восторгов. По
улицам ходили бесконечные процессии с красными флагами и пением.
На женщинах алели красные ленточки и красные цветы. Встречались совсем незнакомые люди и вдруг, светло улыбнувшись, пожимали руки друг другу…
Осенью над городом неделями стоят серые тучи, поливая крыши домов обильным дождем, бурные ручьи размывают дороги, вода реки становится рыжей и сердитой; городок замирает, люди выходят
на улицы только по крайней нужде и, сидя дома, покорно ждут первого снега,
играют в козла, дурачки, в свои козыри, слушают чтение пролога, минеи, а кое-где — и гражданских книг.
Между тем имя Степана, хотя ни мы, ни Козловский ничего не говорили о нем, было
на всех устах. В слободе об этом сначала говорили шепотом, в виде догадок, потом с уверенностью. Теперь даже дети
на улицах играли в войну, причем одна сторона представляла татар, другая якутов под предводительством Степана… А по улусам, у камельков, в долгие вечера о белоглазом русском уже складывалась чуткая, протяжная былина, олонхо…
Вот по
улице в тени акаций,
играя хлыстиками, прошли два офицера в белых кителях. Вот
на линейке проехала куча евреев с седыми бородами и в картузах. Гувернантка гуляет с директорскою внучкой… Пробежал куда-то Сом с двумя дворняжками… А вот в простеньком сером платье и в красных чулочках, держа в руке «Вестник Европы», пошла Варя. Была, должно быть, в городской библиотеке…
Я жил в Киеве, в очень многолюдном месте, между двумя храмами — Михайловским и Софийским, — и тут еще стояли тогда две деревянные церкви. В праздники здесь было так много звона, что бывало трудно выдержать, а внизу по всем
улицам, сходящим к Крещатику, были кабаки и пивные, а
на площадке балаганы и качели. Ото всего этого я спасался
на такие дни к Фигуре. Там была тишина и покой:
играло на травке красивое дитя, светили добрые женские очи, и тихо разговаривал всегда разумный и всегда трезвый Фигура.
—
Играй русскую! Хочу плясать! — всё ещё стояла
на своём Аннушка. Гармонист грянул какой-то удивительный аккорд и заиграл «По
улице мостовой».
Барышня увидала
на улице в деревне девочку; «дай мне эту девочку!» — Привели ее в барский дом, заставили
играть с барышней.